тыкоффки

запись создана: 23.10.2015 в 03:35

@темы: долгая дорога домой, крис эванс, себастьян стэн, странно-прекрасное, прекрасно-странное, артстрим, гифляндия

---

селебность зашкаливает, ахахах)))

Внезапно и приятно О_о (тыкабельно)

@темы: слэш, творчество, макси, фанфики, фрэрард, немного прона, MyChemicalRomance, полное AU, странно-прекрасное, прекрасно-странное, NC-17

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

08.11.2015 в 18:04

Пишет  naviatedeska:

Mamas and papas, G~PG-13(1/?)
Автор: tedeska
Основные персонажи: Стив Роджерс (Капитан Америка), Джеймс «Баки» Барнс (Зимний Солдат), Сэм Уилсон (Сокол), Наташа Романофф (Черная Вдова), Энтони Эдвард "Тони" Старк (Железный Человек)
Рейтинг: фактически G ~ PG-13
Жанры: Романтика, Юмор, Психология, Повседневность
Размер: миди в процессе (~58454)
Описание: Бывает, жизнь подкидывает задачки, для решения которых одной головы и двух рук (даже если одна из них металлическая) явно недостаточно. Пост-ЗС
Предупреждение: ОМП, ОЖП, кид!фик; у автора хромает вычитка. На обе ноги. Но автор всегда причёсывает главы после. Долго и мучительно.
Всё произошло благодаря вот ЭТОМУ безобразию

АРТЫ для визуализации и разняшивания

первый блок из пяти

второй блок из пяти

третий блок из пяти

четвёртый блок из пяти

пятый блок из пяти

шестой блок из пяти

седьмой блок из пяти

ЧАСТЬ 1

Солнечные блики на воде сияют праздничными неоновыми лампочками, слепя глаза. Они играют и искрятся россыпью звёзд, зайчиками проскакивая между уток, отталкиваясь от их волнистых дорожек на глади пруда и выпрыгивая вверх, буквально поджигая собой воздух.

Это место дислоцирования прекрасно со всех сторон - старая, скрюченная то ли возрастом, то ли ветром ива на берегу, длинные тонкие ветви которой свисают до самой земли, кое-где опускаясь и в воду. Шершавый и словно нагретый изнутри массивный ствол прямо за спиной. Здесь он чувствует себя в безопасности и может расслабиться, не полностью, конечно, но достаточно для того, чтобы передохнуть. Словно в военной палатке, думает он. Его убежище посреди Центрального парка на самом деле походит на стратегический командный центр. Сам скрытый в тени ветвей от посторонних глаз и солнца, он постоянно мониторит ситуацию, бессознательно следит за окружением. Громко сказано - следит. Это получается совершенно автоматически, без его контроля. Словно какой-то процент личности Джеймса Бьюкенена Барнса под кодовым именем "Зимний солдат" всегда находится в режиме боевой готовности. Уже столько лет подряд... Видит Бог, он устал. Но просто не знает, как отключить эту чёртову функцию. Поэтому пробует успокоиться и просто принять - как свою железную руку, как хаотичность воспоминаний, как фантомные и при этом совершенно живые боли в неживом плече на самом стыке плоти и металла. Это даже удобно, думает он, чтобы подбодрить себя. Удобно всегда быть начеку. Мало ли что? По шее и вискам капельки пота собираются в дорожки и медленно скатываются вниз, к горловине худи поверх обычной домашней майки. Как же жарко. Чёртово Нью-Йоркское лето.

На скрещенных коленях ворчит и греется маленький нетбук с воткнутым сбоку модемом. На матово светящемся экране - колонки информации, как правило, совершенно не нужной ему. Но ему нравится проводить время так - шерстя сеть на предмет чего-либо, что может заинтересовать. Каждый имеет право на свой отдых. К примеру, Стив бегает. Он нагружает совершенное тело абсолютно ненужной ему нагрузкой. И это его расслабляет, даёт отрешиться от всего и просто сосредоточиться на дыхании, на свежести воздуха, на красоте мирного утра вокруг. Они как-то давно проводили эксперимент - ели самую вкусную и бесполезную пищу, только жирное и жареное, забросили тренировки напрочь. И лишь пересматривали полу-лёжа на старом скрипучем диване, обсыпанные вывалившимся из миски попкорном, шедевры мирового кинематографа. Огромная новая изогнутая плазма давала потрясающее живое и красочное изображение без искажений по углам. На её покупке настоял Баки. Диван пофиг, но вот картинка должна быть на высоте. Как и звук. В конце концов, в каком веке живём? Тогда он свято полагал, что в их телах - совершенном и искалеченном - что-то должно измениться. Это был чёртов вызов совершенству, науке, сывороткам и прочей дряни, которой их пичкали по всем фронтам. Просто захотелось побыть обычными людьми. Ленивыми, с недостатками, с нежеланием что-либо делать и вообще двигаться в летнюю жару. Миссий почти не было, и они предавались приятному обжиранию (вёдра куриных крылышек от Kat&Nat, мини-гамбургеры, которые Стиву на один укус, рыбные палочки и картофельные чипсы, панкейки со сливками, шоколадные маффины в количестве, ужаснувшим бы любого) и не менее приятному безделью практически не отвлекаясь. По его прикидкам, они были обязаны поправиться на десяток фунтов и выдать не слишком хорошие анализы по части холестерина и сахара в крови. Ни-че-го. Идеальные анализы. Они месяц провалялись на диване, и это не отразилось на них никак (конечно, кроме положительного влияния нескольких десятков пересмотренных фильмов, расширяющих кругозор). Стив всё так же мастерски швырял свой разрисованный концентрическими кругами фрисби, он сам - стрелял метко и бездумно, уверенный в результате. Все шесть по смертельным точкам, как и в дни серьёзных тренировок. Более того, чёртов Стив похудел на четыре фунта, он сам - на два. Но даже после эксперимента бегать Стив не прекратил, и теперь он понимает, почему. Да, каждый расслабляется по-своему. Лично его успокаивает поиск информации и аккуратные столбики букв и заголовков на небольшом экране нетбука.

Ветви шелестят от порыва тёплого ветра, и в лицо мимолётно пышет жаром. Впереди между лиственной занавесью маячит просвет, сквозь который солнечные блики, отскакивая от водяной ряби, забираются в его убежище и буквально щёлкают по носу. Он морщится и чихает. Почему-то улыбается и поворачивается на отдалённый детский смех. Там, справа, в редкие неспокойные разрывы ветвей видна детская площадка. Огромная, окружённая бастионом и рвом в виде скамеек с бдящими родителями, колясками и брошенными до времени велосипедами. Разноцветная и манящая, как диснеевский замок или разноцветные кремовые розочки на торте (Пеппер ничего не сказала в тот раз, но посмотрела на него так, что он понял - снимать их пальцем с корпоративного десерта было не самой лучшей идеей). Дети носились по этой площадке, что-то кричали - он просто не акцентировал на внимания на смысле фраз, хотя мог расслышать каждое слово. Они счастливо улыбались и играли - то ли в ковбоев, то ли в рыцарей. Он не разбирался в возрасте, но многие из них выглядели маленькими. Наверное, не старше шести лет, думал он. Во времена их со Стивом детства не было такого разнообразия качель, лазательных комплексов, тематических площадок... Серьёзно, будь он чуть смелее в плане социального поведения, он бы жил там, на площадке. Ну, хотя бы какое-то время. Просто чтобы понять принцип работы аттракционов и лазалок, пробежаться по лабиринтам, связкам и верёвочным переходам комплексов... Да, в их время такого не было. В их время он залезал на дерево - старый ветвистый клён за их бараками в Бруклине - держа конец стащенного в доках каната под мышкой, а потом и вовсе обвязав его вокруг пояса. Снизу на него лупился тощий и белокожий, точно слепленный из снега, Стив. "Держись крепче, Бак. Осторожнее, Бак. Вон та ветка выглядит крепче". Его восторженный и почти щенячий взгляд вызывал стремление быть сильнее, лезть выше, совершать глупости. И он лез выше, с силой затягивал специальный свободный узел на канате, и перевязанная автомобильная шина поднималась над землёй, превращаясь в качели. Стив еле забирался в них, раскачивался первым и заливисто смеялся, кашлял до слёз и смеялся снова, а Баки - Боже, сколько им тогда было? - бегал рядом и подталкивал в спину. "Держись крепче, Стив. Не улети до Луны, мелкий, у тебя нет скафандра. Слазь уже, я тоже хочу покачаться". И они менялись почти до темноты, хохотали, говорили о чрезвычайно важных мальчишеских делах и ждали, когда уже позовут на ужин - с утра ничего не ели. В животах тянуло от голода, но в компании друг друга и подвешенной шины время пролетало незаметно. Великая депрессия? Нет, они не знали, что это такое. Через несколько дней качели срезала банда мальчишек постарше. Не со зла, наверное, а словно помечая территорию, которой владеют. Стив тогда негодовал и плакал, разглядывая расплётшийся обрезок каната, болтающийся на ветке. Баки насупленно молчал и с силой сжимал кулаки. Он знал, что подрастёт ещё немного - и всем им надерёт задницы. Чтоб неповадно было. И чтобы Стив больше не плакал. Через пару недель на этом обрывке повесился их сосед, мистер Денжер. Они со Стивом только мельком видели раскачивающееся под деревом тело, пока его не сняли. Это было жутко. Они перестали ходить на задний двор.

Да, в их время не было такого разнообразия, но были ли они от этого менее счастливы? Он не знал. Он просто радовался тому, что самые далёкие воспоминания из детства вернулись первыми, едва он поселился у Стива. Словно выплыли из тьмы шторма на проблеск маяка.

В просвет перед ним попадает стайка уток, плывущая по озеру к берегу. Грациозные на воде, они неуклюже выходят на камни и встряхиваются, дёргают гузками - мать и мелкий совсем выводок из пяти птенцов. Переваливаясь, спешат к ветвям ивы. Он скормил этим проглотам целый батон пару часов назад, и теперь нечем их угостить. Он пожимает плечами, глядя в блестящий чёрный глаз, и показывает пустые ладони:

- Извини, приятель, больше ничего нет.

Утка смотрит внимательно, наклоняет голову, а потом крякает и уходит куда-то влево, может, там им больше повезёт. Смешные серо-бурые комочки спешат за ней, переваливаясь на оранжевых лапках. Он вздыхает и снова углубляется в чтение. Сегодня это мониторинг всех горячих точек и конфликтов за последние пять лет, где участвовала США. Просто для самообразования. Он читает о миротворческих войсках в Ливане, а потом хмурится и нагибается ближе, щурясь. Перечитывает снова, трёт переносицу и скулы, сползая к подбородку. Откидывается назад, на бугристый ствол. Щетина колется, но это последнее, что его волнует. Подумав немного, вводит в новой вкладке другой поисковой запрос, и становится взволнованным ещё больше - надо же, как же так? Почему не додумался об этом раньше? Вот идиот...

Он сидит минут пять, то перечитывая неожиданную информацию, то просто улетая куда-то, смотря перед собой. Затем вытаскивает мобильный из кармана худи - маленький в его широкой ладони и весь потёртый, и набирает Стива.

- Где ты, дружище? - спрашивает тот громогласно.

- Всё там же, - губы едва намечают улыбку.

- Секретный шалаш в Центральном парке?

- Так точно.

- Как погодка?

- Жарко, как в печке.

- А тут кондиционеры, - Стив явно улыбается, а потом заразительно зевает - на часах начало одиннадцатого. - Утром я не понял, как там. Не проснулся, наверное.

- Ты ещё долго?

- Почти свободен. Тебя забрать?

- Да. Было бы неплохо.

- Хорошо, Бак. Через десять минут на северном выходе.

- Замётано.

Он закрывает нетбук и трёт глаза. Сердце до сих пор немного частит - это от неожиданности. Надо было додуматься поискать раньше, но почему-то даже мысли не возникало - вбить свою фамилию в поисковик. А теперь... Смысл дёргаться. Возможно, его вообще не захотят видеть. Или просто не поверят. Такое сплошь и рядом бывает. Он разминает загудевшее плечо, потягивается до хруста в спине и шее, и собирается. Стив точен как часы, а опаздывать - дурной тон. И так опоздал на семьдесят лет, хватит.

- Что-то случилось? - спрашивает Стив, хлопая по спине и протягивая блестящий чёрный шлем с зеркальным щитком.

Он пожимает плечами, пребывая в задумчивости. Да, нет, не знаю - это можно трактовать как угодно, и Стив только хмыкает, заводя "харлей". Баки упаковывается в шлем и устраивается сзади, прижимаясь спиной и бёдрами, стискивая в хватке бока. Стив законопослушный гражданин и Капитан Америка, но водит лихо - то ли красуясь перед ним, то ли от скуки обычного летнего затишья. Факт в том, что лето тухлый и почти нерабочий сезон. Задания больше касаются шпионажа и добычи информации, а это явно не конёк Стива. Летом он часто работает с Наташей, и она шутит: "Смешно. Словно злодеи и остатки ГИДРы тоже уезжают на побережье, чтобы как следует отдохнуть, покататься на сёрфе и набраться сил перед новыми злодействами." Она забавная. А он не очень, поэтому только кивает, продолжая прослушивать радиоволну.

В их квартирке на окраине Манхэттена темно из-за задвинутых во всех комнатах штор. Только на кухне сквозь жалюзи ломятся лучи солнца. А ещё пахнет кофе и жареными ранним утром тостами - и этот по-домашнему уютный запах успокаивает. Стив проносится по квартире, производя яростное "Шурх! Шурх!". Становится светлее. Баки сразу идёт на кухню, достаёт бутылку молока из холодильника. С полупустых полок сиротливо смотрит ополовиненная мясная нарезка и тощая упаковка майонеза. Кажется, пора в магазин. Пока он жадно пьёт, Стив звонит куда-то - явно в доставку еды на дом. Двух здоровых мужиков не так-то просто прокормть. Гора продуктов, едва вмещающихся в тележку, часто исчезает раньше, чем заканчивается неделя.

- Ну, рассказывай, что там у тебя, - говорит Стив, присасываясь после него к ополовиненной бутылке. Они стараются не марать посуду, когда могут не марать. Даже при том, что Тони помог с обустройством и бытовой техникой, на загрузку посуды в посудомойку требуется время. И желание, конечно. Поэтому они просто стараются не пачкать тарелки и кружки лишний раз. Баки идёт ко входу и достаёт из рюкзака нетбук. Открывает, и тот, поворчав, подсвечивает экран.

- Читай, - он ставит компьютер на обеденный стол, и Стив садится напротив, вчитывается. Глаза застревают на нужном месте, видно, что он перечитывает кусок несколько раз.

" ... с прискорбием сообщаем о потере двух бойцов миротворческих войск США в последней стычке с боевиками. Разведчики Ноэль Урдок и Кассиан Чейз, отправленные поздно ночью с опасной миссией, подорвались на вражеской мине. Тела вернутся их вдовам, Кэтрин Чейз и Мелиссе Барнс, грузом 200 в начале мая. Искренне соболезнуем утрате и помним, что бойцы погибли, защищая интересы своей..."

Стив сначала теряется, а потом вдруг улыбается - радостно смотрит в ответ, словно это он неожиданно оброс родственниками, а не Баки.

- Это моя внучатая племянница. Внучка Ребекки. Я уже узнал. Ей тридцать семь, и у неё двое детей. Мальчик и... девочка. Мальчика зовут Джон, а девочку - Хлоя. Ей два года. Парню шесть. Есть адрес и телефон, они так и живут в Бруклине...

- Как ты узнал столько всего? - поражается Стив.

- Сеть. В сети и не такое можно найти, - вздыхает он. - Никакой осторожности.

- Надо позвонить ей. Поговорить, может, даже встретиться.

- И как ты это видишь? Здравствуйте, я ваш дедушка, который жил семьдесят лет назад, и я наконец долечил свою амнезию и случайно нашёл ваш номер телефона в интернете, не хотите партию в шахматы? - удивляется он.

Стив вздыхает, снова смотрит в монитор и барабанит пальцами по столешнице.

- Давай я позвоню? От встречи с Капитаном Америка она не должна отказаться.

- Я бы послал такого телефонного шутника нахер, - он встряхивает выбившейся из резинки чёлкой и отходит к окну, бездумно разглядывает прокалённую солнцем улицу.

- Но ведь я не шучу.

- Она же не видит твою серьёзную мину по телефону.

- Хорошо, что предлагаешь ты? - Стив как-то неожиданно оказывается сзади и встаёт очень близко, нарушая все приличные границы его личного пространства. - Ничего не делать, я прав? Будешь прятаться тут, шерстить сеть, смотреть на их фотографии, питаться обрывками информации и вздыхать? Может, ты просто боишься?

- Боюсь, - спокойно отвечает Баки спустя несколько секунд.

- Чёрт, прости, - Стив вздыхает и сдувается, упирается лбом в плечо и стоит так, чуть покачиваясь. Тёмные волосы в хвосте щекочут его щёку и ухо. Баки продолжает смотреть на улицу через давно не мытое стекло. - Просто это так поразительно - у тебя есть родственники, Бак, ты только представь. Твоя кровь. Это невероятно! У меня, например, никого не осталось, и я...

Баки отпускает подоконник и гладит светловолосую макушку железной ладонью. Он сокрушается, что не чувствует. Не чувствует, жёсткие или мягкие волосы Стива, щекотно или нет. Приятно ли скользят пряди между пальцами. Он просто помнит - мягкие. Помнит - приятно. И знает, что прохладная железная ладонь приносит облегчение в эту жару, когда касается так легко.

- Я боюсь, что нахрен им не сдался, Стив. Просто подумай, зачем им такой родственничек вообще?

- А тебе?

- Что мне? - переспрашивает Баки, незаметно придвигаясь носом к волосам. Пахнет хвоей и немного цитрусом, приятно.

- Разве тебе не интересно, как они живут? Какие они вообще, твои родственники? У неё муж в горячей точке погиб. Ты не хочешь поговорить с ней?

- Я... не знаю, - пожимает он плечами, отчего Стив поднимает голову и кладёт вместо неё уже подбородок, перехватывая правой рукой поперёк груди. Он сзади твёрдый и горячий, как каменная скала, пропитанная солнцем. Баки закрывает глаза, пытаясь сосредоточиться и немного согреться. Прошло не так много времени с тех пор, как эта рука поперёк груди вызывала только одно желание - провести бросок через себя.

- Знаешь, это потрясающий шанс снова вернуться в семью, Бак, - тихо говорит Стив, сжимая футболку в кулаке слева на его груди. - Если бы у меня... Если бы мне выпал такой, я бы его не профукал. Ты должен попробовать, и будь что будет.

- Ты моя семья, - говорит Баки и мягко, текуче выпутывается, идёт наливать воду из-под крана в старенький обгоревший по бокам чайник.

- А ты - моя, - слышит в ответ. Он не оборачивается, но знает, что Стив улыбается ему. - Но мы всё равно встретимся с этой Мелиссой Барнс, хорошо? Если я надену костюм кэпа, она точно не будет против поговорить.

Баки фыркает, чиркает по коробку, и спичка с шипением загорается в его пальцах.

- Может, обойдёмся без костюмов? А то мой не очень-то располагает к беседе за чашечкой чая.

- Как скажешь, - Стив легко смеётся и рывком стягивает футболку прямо на ходу. - Я в душ, ладно?

- Угу.

Он снова возвращается к окну и забирается на широкий подоконник с ногами. И думает о том, что мальчишка на фотографиях - вылитый он сам в детстве.
ЧАСТЬ 2
ЧАСТЬ 3
ЧАСТЬ 4
ЧАСТЬ 5
ЧАСТЬ 6
ЧАСТЬ 7
ЧАСТЬ 8
upd ЧАСТЬ 9

@темы: слэш, долгая дорога домой, макси, фанфики, вот же гхыр!, старбакс, PG-13, пилите, Шура, пилите

---

17.10.2015 в 13:45

Пишет  Greater Darkness:

Набрела на один блог на тамблере, там по-моему кто-то совершенно укуреный обитает

@темы: крис эванс, себастьян стэн, покатушки и смехуёчки, гифляндия

---

о черновиках, бессознательном и заманилове

Когда я начинала писать, я писала очень много. Я могла сесть вечером и встать из-за клавиатуры поздней ночью, а потом весь следующий день ебаться с правкой главы. Иногда, когда я заканчивала главу ночью (да чо уж там, под утро, за окном давно светало), в самом конце шли уже совсем неразборчивые выверты мозга, почти что руны, почти - откровения свыше, никак с основным текстом не связанные. Сейчас очень жаль, что не сохранила для памяти ни одного такого текста, когда глаза уже закрываются, сознание уплывает вообщенафиг, но ты стучишь по клаве, и из-под пальцев выходит непонятно что, очень странное, но тем не менее не бессмысленно, а просто не по тексту. В права входит всё подсознательное, чакры открываются хдд. Как то раз я даже заснула лицом в клавиатуру, хоть это было и ненадолго - перебралась в кровать.
Теперь я не могу столько писать, обстоятельства и здоровье не позволяют. Но у меня всё равно ощущение, что я пишу ооочень много. И хотелось бы ещё больше, хорошо, что нет сил и времени. Есть страх перегореть.

И вот теперь у меня в черновиках история на фест БигБанга, ещё не раскрытая до конца - надо прописывать, но накиданная тезисно, что уже половина дела для меня.
Вчера ночью я закончила Мам и пап в черновиках, сейчас сажусь расписывать. Хочу попробовать задолбить главу с конца, никогда так не писала.
В уме ещё несколько историй на ЗФБ, за которые собираюсь сесть в ноябре параллельно с размораживанием Контрабанды по МКР.
И я так блять счастлива, что у меня столько планов. Дайри в этом смысле убрал один из моих главных страхов - что я закончу всё, что пишу, и мне вдруг станет не о чем писать. А тут на каждом углу столько вариантов обжечься и возгореть, что я даже пока со страхом отшатываюсь от мелькающих то тут то там в соо разных заманиловок - своих планов выше крыши. Осилить бы.

"...потому что никогда не будет выше, смелее и слаще..."

@темы: долгая дорога домой, творчество, отсебятина, наша ночная жизнь, там, за третьим перекрёстком, фанфикшн, мельница, пилите, Шура, пилите

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

19.10.2015 в 17:59

Пишет  naviatedeska:

Анестезия сна
UPD
Автор: tedeska
Основные персонажи: Стив Роджерс (Капитан Америка), Джеймс «Баки» Барнс (Зимний Солдат)
Рейтинг: PG-13
Жанры: Романтика, Драма, Мистика, Songfic, Мифические существа
Размер: мини, 2 части (~2000)
Описание: Затёртым, запертым во льдах как не сойти с ума?
Примечание: скетчевые наброски про любимых старбаксов под обожаемую Мельницу

Часть 1. Сны

Затёртым, запертым во льдах как не сойти с ума? Искрит рогами в проводах железный бык - Зима. Прожить разлуку до утра, и двери - на засов. Но всем ветрам открыт февраль, и Часовщик, небесный враль, не знает, где забыл вчера три тысячи часов...
И лунами багровыми сквозь лёд кровоточат отрубленные головы в мешке у палача. К востоку рвутся вороны средь облачных зыбей, но солнце, князь с короною терновою, сверхновою, спешит в другую сторону, к тебе, к тебе, к тебе!..
Так поберегись, пригнись, покуда льётся свет вертикально вниз, но не отринь, смотри, пока горит огонь у меня внутри, и не сжимай в горсти, и даже не гадай - а вдруг не долетит моя живая суть, стремительная ртуть, и счёт биенья вен нам укажет путь, когда нибудь...
Когда земля смолистая очнётся ото сна, вода проступит чистая, и ива серебристая, и кровь твоя искристая, и плоть твоя - весна...
Так поберегись, пригнись, покуда льётся свет вертикально вниз, но не отринь, смотри, пока горит огонь у меня внутри, и не сжимай в горсти, и даже не гадай - а вдруг не долетит моя живая суть, стремительная ртуть, и счёт биенья вен нам укажет путь, когда нибудь... // Мельница "Анестезия"

Звенит.

Звон мелодичный, сладкий, непрекращающийся.
От стенок отскакивает, переливается, искристый и лёгкий.
Только вот стенок нет. И звона нет. И его тоже нет. Он нигде, нигде, застрял. Но так спокойно. И холодно вокруг. Только внутри - что это, внутри? - теплится. Не даёт совсем раствориться в этом звенящем красочном Нигде.

- Слышишь? Слышишь... Я знаю, слышишь. Слушай меня. Это хорошо. Это правильно.

Первое время он мечется по бесконечности, и неожиданно осознаёт - нет никакой бесконечности. Пространство задрапировано цветными осколками, но всё иллюзия, обман, как в калейдоскопе. Красиво только на свет. А свет - это про него, света много - отовсюду. Сверху вниз. Снизу вверх. Из него - вовне, извне - в самую его суть. Но он заперт. Места так мало, что не пошевелиться. И голоса... Голос. Мысль всегда одна, а вот голоса. Каждое слово, каждое - другой интонацией, другим тембром, перетекает из губ в губы, изо рта в рот, и хор этот говорит с ним одним сознанием. Жутко. Жутко до дрожи, но не так одиноко. Он слушает.

- Слушай меня. внимай. Я здесь. Я везде. Чего ты хочешь? Ты ведь хочешь. Скажи. Говори со мной. Это правильно, говори.

Он не может. Силится, пытается что-то вымыслить, и внутри разгорается ярче, обжигает. Как говорить? Чем говорить? Если тебя нет?

- Ты есть. Будь. Говори со мной. Ты есть.

- Его...

Он хрипит под хрустальный смех неожиданно прорезавшимся голосом, чуждым, непонятным звуком в этой звенящей осколками вечности. Сколько он тут? Три тысячи часов? Одну секунду? Что есть он?

- Его... Живого...

Бесконечность шелестит вокруг, осыпается тихим звоном к своему центру, туда, где он, пребольно впивается острыми краями, ранит, заставляет задыхаться. И смеётся, смеётся, смеётся.

- Я могу. Могу... - шелестят осколки, сильнее ввинчиваясь внутрь, разрывая, дробя его, несуществующего, на мелкие частицы. Полосуя, раскидывая вокруг, измазывая всё вокруг багровым кровоточивым светом так, что он кричит. Кричит всей сутью, срывает голос, сипит - и вдруг собирается воедино. Снова. Снова и снова...

- Больно... Мне больно.

- Это всегда больно, - говорят голоса по очереди, позвякивают совсем рядом и до невозможного далеко. - Жизнь - больно. Не жизнь - больно. Всё - больно. Боль это правильно, правильно...

- Кто ты? Кто ты?

Он повторяет вопрос снова и снова, но в ответ только серебристо смеются колокольчики, звенят разноцветные стекляшки, скребут краями.

- Ты знаешь. Я - это ты. Я - это он. Я - это всё. Пойдём со мной. Пойдём, я покажу тебе. Смелее!

Оно почти кричит фальцетом, исходит на визг, приказывает, а он не может понять - как? Как? И мечется, мечется в своей клетке. Тычется в острые осколки нежным собой, едва собранным заново. И снова закрашивает всё бордовым светом, лунным, перламутровым и тягучим. Слабнет.

- Сильнее! - кричат ему мужским грубым баритоном, - Желай! - истерично вопят женским голосом, - Бейся! - приказывают детским дискантом, которому невозможно отказать.

Ну, поберегись! Он сжимается, готовится и вдруг ускоряется, взлетает раскрученной пружиной, ударяется в острые грани, входит в них всем своим естеством. Боль окатывает такая, что кажется - всё. Теперь-то точно конец. Свет меркнет.

Смех. Серебряный, нежный. Грустный - совсем немного.

- Смотри, - тихо, мелодично. Будто кто-то родной, будто вечность знакомый. - Смотри же. У тебя получилось.

И он смотрит. С высоты высот, оттуда, откуда и не помыслил бы раньше. Всё, что есть - под, внизу, доступное и манящее. Серебряные ниточки капилляров, матово поблёскивающие вены, розовато лоснящиеся артерии. Путепроводы, созвездия, клубки развязок. Все - его. Его, от начала до конца.

- Твоя - вон та, - сообщают ему совсем рядом, доверительно, почти шёпотом. - Чувствуешь? Чувствуешь его?

И он чувствует этот пульс - слабый, нужный, необходимый. Считает биенье вен, и его затапливает радость - чистой, беспримесной, весенней водой. Вон она. Едва мерцающая, почти живая.

Он хохочет, растворяется и собирается - теперь не сложно, теперь сколько угодно. И ухает вниз, быстрее, туда, где ждут.

....

- Стив? Стиви...

Отовсюду бьёт свет, заливает небольшое, смешное после всего виденного пространство. Клочок смолистой, тёплой земли. Босые ступни щекочет высокая, мягкая, до невозможного изумрудная трава. Серебристая ива - старая, верха не видать - он теряется в ярком свете. Свисающие плети ветвей ласкаются, перешёптываются с травинками. Он сидит, прислонившись к тёплому даже на вид, шершавому стволу. Живой, улыбчивый, словно свет идет изнутри него тоже; в расстёгнутой до груди рубашке. Как тогда. Как всегда в его памяти. Баки.

- Ты пришёл, Стиви. Я так скучал, - шепчет он счастливо и хлопает по траве рядом с собой рукой, приминая стебли. Из-под пальцев взлетает бабочка. Он смеётся. - Здесь всегда весна. И тепло... Вот только тебя не было.

- Я пришёл, - отвечает негромко. Удивляется голосу. Поднимает свои руки, разглядывает их - тонкие, чувственные пальцы на узких кистях, хрупкие запястья. Он.

- Ты пришёл, - снова кивает Баки. - Я долго ждал.

Стив смотрит, ласкает взглядом. Стив. Стив - это он, но даже когда у него не было ничего, даже себя, он помнил. Чувствовал его. Баки.

Он подходит ближе, улыбается ещё неловко, непривычно. Мышцы ощущаются до нелепого чуждо. Слабое для громадных чувств сердце заходится сильнее. Он садится рядом, а потом и ложится - ничком на мягкую, тёплую траву, путаясь ногами в ивовых плетях. Укладывает голову к Баки на колени. Ловкие пальцы тут же находят место в его светлых пшеничных волосах.

Они не говорят больше. Им не нужно говорить - слишком хорошо чувствуют друг друга. Слишком остро.

Здесь вечная весна. Светло. Тепло и спокойно. И совсем не больно. Ни капельки. И невесомый поцелуй в бледный висок с просвечивающими венками обжигает, как тысяча солнц, как укол тернового венка. Стив улыбается и закрывает глаза.

....


Сквозь лёд просвечивает мощный луч прожектора. Глыбу-могилу осторожно, вручную оббивают по краям и грузят в транспортёр. За мутным стеклом льда едва угадывается лицо и синяя ткань формы. Они думают, что человек там, внутри, давно мёртв.

....

В подвальном помещении темно, как в каменном мешке. С тихим шелестом вертятся винты за решёткой вентиляционной шахты под потолком. Тихо гудит аппаратура поддержания жизнеобеспечения. Только над вмонтированной в стену криокамерой моргает, вырывая комнату из мрака, аварийная лампа холодного света. В её пульсе за покрытым изморозью стеклом видно лицо - скуластое, словно вытесанное наскоро. Иссиня-белое, совершенно мёртвое. Техники и медперсонал спустятся к нему через двадцать минут для очередного цикла разморозки и рекалибровки - для него утверждено новое задание на устранение. Они не придадут никакого значения тому, что он - там, за стеклом - едва заметно улыбается.

Я не знаю, что это и почему оно вылупилось. Это всё мельница. Так что пусть будет, раз уж не быть не может.

Часть 2. Яви

Я обещаю вернуться - никогда, никогда. Когда короткая осень горит небесным бледным огнем, когда от холода жмутся друг к другу в ночи поезда, и коль случится проснуться, мы никогда не уснем.
Так дай мне воздух - я стану тебе крылом. Я дам тебе бурю и, может быть, даже грозу. Твое время течет за мной, как расплавленное стекло, мои сны о тебе далеко остались внизу...
Внизу проснутся метели, чей воздух легок и дик, и зазвенят свиристели, как ледяная вода, за тем, что мы не допели, мой милый, что не узнаешь из книг, я обещаю вернуться в наше личное никогда.
Не осенняя дремота над чеканным переплетом - то за нами Сны приходят, Сны выходят на охоту, для медведя, для разлуки есть у них тугие луки, и гарпун для белой ночи и белого кита.
Так дай же мне воздух, и я стану тебе крылом. Я дам тебе бурю и, может быть, даже грозу. Твое время течет за мной, как расплавленное стекло, мои сны о тебе - далеко остались внизу, и перед тем, как очнуться, смотри - с твоего корабля крысой прыгает страх, почти не касаясь бортов, и ты видишь, как мимо плывет голубая Земля на спинах холодных гладких черных китов.
Не осенняя дремота - Сны выходят на охоту, для медведя, для разлуки есть у них тугие луки, и гарпун для белой ночи и белого кита.
Так дай же мне воздух, и я стану тебе крылом. Я дам тебе бурю и, может быть, даже грозу. Твое время течет за мной, как расплавленное стекло, мои сны о тебе - далеко остались внизу, за спиной, и перед тем, как очнуться, смотри: с твоего корабля крысой прыгает страх, почти не касаясь бортов, и ты видишь, как мимо плывет, плывет голубая Земля на спинах холодных гладких черных китов.
И перед тем, как очнуться, я обещаю вернуться...// Мельница "Никогда"

Здесь успокаивало всё. Особенно в вечернее время, после семи. В первый раз всё раздражало и не давало расслабиться ни на секунду. Люди. Много, очень много людей. Шум - голоса, шаги. Множество малолетних гражданских. Они часто приходили организованным строем, держась за руки. Но после неудержимо рассыпались по всему океанариуму.

В первый раз я вздрагивал от каждого близкого звука. Сжимал кулаки, входя в боевой режим, сдерживаясь. Директива молчала, указания устарели. Целей не было. Операция провалена. Работали чистые инстинкты и желание укрыться. Я физически хотел укрыться, залечь в логово, на дно. Я хотел покоя. Голова болела постоянно.

Я свернул в дверь служебного входа в океанариум, скидывая его навязчивую слежку. Он начинал выводить из себя. Не мастерством. Упёртостью. Иррациональностью. Нежеланием отступиться. Он душил меня. Я хотел воздуха, хотел дышать. Я не понимал его целей, и это было самое важное. В тот вечер он с темнокожим парнем накрыл третью перевалочную квартиру в Нью-Йорке, которой я пользовался всего несколько дней. Третью. В моей памяти остался только один адрес. Один, а значит - последние боеприпасы. Последние деньги. Последняя привычная пища. Если он накроет и ту квартиру - я не знаю, что мне останется. Я не понимал, что происходило. Он гнал меня - и я бежал, потому что за мной гнались. Так приказывали инстинкты, директива молчала. Я не знал, что делать, попав в океанариум. Просто скрывался, бродил, бесцельно сканируя пространство. Бесконечно определяя рост-возраст-вес, уровень опасности того или иного гражданского, планируя отступление. Без толку. Здесь не было агентов. В первый раз людей вокруг было слишком много, и я едва не сорвался, сделав заметку никогда больше не заходить сюда. Во второй раз это вышло случайно, сюда тянуло. Я пришёл за два часа до закрытия.

И поразился. Тишине. Спокойствию. Редким парам, надолго останавливающимся в стеклянных коридорах под толщей воды. Тыкающих пальцами в рыб, смеющихся тихо, целующихся и шепчущихся. Я не вздрагивал больше. После нескольких вечерних визитов я определил свой любимый зал в конце экспозиции. Огромный аквариум, небольшой амфитеатр мягких скамеек напротив. Почти темнота в помещении, свет только от воды. И пара белых китов за толстым стеклом. Совсем ещё маленьких, но поразительных. Гладких, молочно-белых, блестящих. Я слушал транслируемый в колонки подводный шум океана. Я слушал звуки, которые издавали киты. От них что-то тянуло и скручивалось внутри. А потом расслаблялось и отпускало - совсем. Я мог не думать. Меня никто не трогал до самого закрытия. Я слушал оповещение с просьбой освободить залы и покидал океанариум. Чтобы прийти туда на следующий день, вечером. Это умиротворяло. Светлое время суток я проводил на станциях - несколько остановок от Нью-Йоркского центрального железнодорожного вокзала. Выходил каждый раз в разном месте и просто сидел весь день, кутаясь в чужую куртку. Холодало. Я не замечал этого - определял по тому, как немели живые пальцы. Мне всегда было холодно. Я смотрел. За поездами, за людьми. Прикидывал пути отступления, в случае, если на меня здесь выйдет он или кто-то ещё. Вариантов было всегда не меньше десятка. Я не особо волновался, но всегда ждал. Меня не преследовали. Каждый раз - новая станция. Каждый раз - одни и те же выражения на лицах людей. Поезда манили меня серебряными боками вагонов. Иногда отчётливо хотелось сесть и уехать. Проблем было две, и первая мне не помешала - я доехал из Вашингтона в Нью-Йорк в техническом вагоне, минуя кондукторов. Удобство меня не заботило, но везде требовались документы. Я понял, что это, намного позже, когда увидел на перроне в руках других пассажиров. У меня не было документов. Я не знал, где достать. В конспиративных квартирах не нашёл ничего похожего. Вторая проблема была хуже. Я не знал, зачем. Зачем садиться. Ехать. Увеличивать риски. С Нью-Йорком вышло логично. Он накрыл последнюю квартиру в Вашингтоне, едва не сел на хвост на улице. Я оценил ситуацию мгновенно - нужно было уезжать. Остановившись у стенда расписаний на вокзале Вашингтона, выбрал ближайший поезд. Состав шёл до Нью-Йорка. Меня это устраивало. Я помнил несколько адресов.

Сейчас у меня осталась последняя квартира. На задворках Бруклина, в неблагополучном районе. Меня это не волновало. Меня волновало то, что адрес был последним. Я не знал, что делать дальше. Меня это заботило ровно до тех пор, пока я не понял бессмысленность. Бессмысленность всего. Я выходил на улицу каждый день. Я смотрел на людей, а вечером шёл смотреть на китов. Киты мне нравились больше. Я чувствовал диссонанс внутри. Директива молчала, убивать кого бы то ни было не хотелось. Сдаваться на волю кого бы то ни было не хотелось тоже. Хотелось покоя. Чтобы никто не трогал. Хотелось понять хоть что-нибудь. Информации было много. История, прочитанная на стендах Смитсоновского музея в Вашингтоне, не тронула. Даже если я был им, это осталось в далёких сороковых. Информации было с лихвой, самой разнообразной. Вместо памяти и ощущения себя личностью - только марево тумана. Серого, плотного, непробиваемого. Я пытался уйти за него, каждый раз зарабатывая сильнейшие головные боли. Возможно, мне мог бы помочь кто-то. Но я не собирался доверяться. Мне был нужен воздух. Воздух и покой. Мне были нужны мои сны. Реальная жизнь вокруг ощущалось чуждой и нелепой. Ненужной.

В снах я жил. Жил и чувствовал, был счастлив с самого первого раза, когда отключился от боли на стальном операционном столе. Не знаю, откуда я помнил это. Возможно, просто придумал для полноты картины. Но я был счастлив каждый раз, даже когда просто сидел один. Там было светло. Было тепло и спокойно. Совсем не больно. А ещё тихо. Спину грел ствол дерева, кажется, ивы. Я сидел с закрытыми глазами и отдыхал. Я знал, что это единственное место, где я могу отдохнуть. Каждый раз одно и то же верное место. Когда он пришёл, всё стало по-другому. Я понял, что всё это время ждал его тут. Ждал не только я - всё это место потянулось ему навстречу. Клочок счастья и весны, который я считал своим. Как бы не так. Он оказался нашим, общим Никогда, и я был счастлив этому ещё сильнее. Я вздохнул с облегчением и ощущением всепоглощающей эйфории. Назвал его по имени. Он улыбнулся мне и пошёл навстречу. С тех пор прошло слишком много времени. В какой-то момент я забыл его имя, оно стало не важно. Но не забыл его самого, потому что видел каждый раз, смыкая веки для сна. Каждый раз, сжимая зубами искусанную резиновую капу. Каждый раз, с облегчением наблюдая, как закрывается дверца криокамеры. Рано или поздно боль заканчивалась. И я улыбался - совершенно сознательно. Я шёл к нему. И всегда находил его. Я не знал, кто он. Но был уверен, что он мой ангел-хранитель.

А потом он увел меня из нашего места. Научил меня уходить, перемещаться, держал за руку. Мы вливались в стремительный поток серебра и выходили из него невредимыми по своему желанию. Он показывал мне разное, немыслимое и простое, и я восхищался, а он улыбался в ответ. Однажды он остановился в странной комнатке - небольшой, старой, ветхой. С оборванным клочком обоев слева от узкой кровати. С засыхающим горшком фикуса на окне. Внутри вязко скрутилось, стало неожиданно горячо и кисло во рту. Я знал это место. Он взял меня за ладонь и приложил к своей груди. Там стучало, долбило со всей силы. Остановил свою хрупкую пятерню посередине моего солнечного сплетения и улыбнулся - понимающе. В тот раз он отдался мне. Потряс, раскроил меня и слепил заново. И это стало происходить каждый раз. Каждый сон, который я ждал с дрожью предвкушения. Человек из моих снов отдавался неистово, с горячностью и сумасбродством, словно он мог умереть, не прими я его такого без остатка. Словно мог исчезнуть в агонии, откажись я хоть от малой доли того, что он давал мне. Он плавился, растекался и собирался снова, раз за разом. Он выжигал меня изнутри и снаружи, и моё горло в этих снах пересыхало, хотелось пить - и тогда он становился водой и давал пить себя, чтобы потом сжечь снова. Мы занимались любовью, проникая друг в друга, оголяясь до дна, и все, даже самые чёрные, мерзкие наши тайны оказывались на виду. Он видел меня без прикрас, я - смотрел на него. И мы улыбались друг другу, потому что это было не важно. Всё было не важно, когда он любил меня, а я - любил его. Мы были правы. Мы умирали и рождались, пока не приходило время открывать глаза.



Когда это случилось впервые, я помнил всё при пробуждении слишком отчётливо. Если воспоминания о так называемых реальных событиях болтались вокруг меня подобно рваным обожжённым клочкам одежды, сны свои я помнил красочно и ярко. Мне отчего-то показалось плохой идеей рассказывать о них при полном отчёте. Но и соврать я не смог бы. Я просто выдал отчёт по приказу и сам толком не понял, как так вышло - ни слова не сказал о снах. О нём. Тогда я впервые усомнился в системе. Я не искажал факты. Я не противоречил программе. Я лишь скрывал то, что не относилось к боевым задачам напрямую. У меня получалось. Получалось до тех пор, пока я не увидел его воочию. В живую. На крыше. Я впервые подумал, что мозги барахлят, что я, возможно, схожу с ума. Это был он - человек из моих снов. Мой ангел-хранитель. Мой любовник. Мой смысл. И он хотел убить меня. Он не узнал меня.

А потом я получил приказ устранить его. Я согласился - это было правильно. Снам место в снах. Они не должны проникать в явь. Не должны доставлять боль. Не должны смотреть таким взглядом и называть чужим именем. Было правильно убить его. Но я не справился. Когда его лицо оказывалось слишком близко, он утаскивал меня из реальности. Утаскивал за собой в жаркое, в плавящее, в наши встречи, где никто из нас не дрался, хотя иногда это напоминало схватку. Я смотрел в его лицо, разбитое моей рукой. Я был растерян - почему? Как я смог? Его губы шевелились. Он говорил что-то про дружбу. Про то, что он Стив. Стив, точно. Он говорил, что мы вместе - до конца. Так было во всех снах. Так было всегда. Но откуда он взялся в моей яви, где я - убиваю? Где я - оружие? В снах я не был таким. В снах я был не я. Там он называл меня чужим именем, и я ластился под его руку, как побитая жизнью дворняга. Он никогда не обижал меня.

Я спас его. Я провалил миссию.

И теперь он гнал меня, а я просто устал. Устал не понимать.

Я лишь ждал ночи, чтобы нырнуть в сны.

Меня подкинуло на кровати зазвеневшее внутри чувство тревоги. Я не сразу понял, что происходит, ещё секунду назад вокруг играли краски, переливались разноцветные осколки стекла, и его жаркое тело качалось над моим, плавясь от моих рук и языка. А теперь вокруг только серость и темнота, тишина. Я осознал, что больше не сплю, с надсадным криком. Ощущение опасности улеглось сразу, едва я открыл глаза. Почему? Что я сделал не так? Обида хлестнула по напряжённому, возбуждённому до предела телу. Я всегда просыпался на влажных, мокрых простынях. Я уже привык к этому. Сегодня я в страхе закрыл глаза и попытался найти его, найти порванную нить. Я силился - и всё было тщетно. Рука двигалась по тянувшему до боли члену, и единственное, чего я хотел, чтобы всё перевернулось с ног на голову. Чтобы мир вывернулся на изнанку. Я хотел проснуться в снах. А засыпая там, не видеть ничего, или просто мириться с серой унылостью. Я мечтал проснуться с ним вместе, и больше никогда не засыпать. Я содрогнулся, дойдя до края, но это не походило даже близко на то, что я испытывал с ним в снах. Брезгливо вытер руку о простынь, повернулся на бок и закрыл глаза. Ткань подушки под щекой оказалась насквозь мокрой. Больше в ту ночь мне ничего не снилось.

Я понял, что умираю, после третьей ночи без снов с ним. Я пытался спать днём, ночью, в разных местах. Это не помогало. Засыпая, я нырял в темноту. Просыпаясь - выныривал. Серые чужие будни сменяли чёрные сны, и это в итоге добило меня. Паника сменилась истерикой, я разнёс квартиру в хлам. По комнатам гулял ветер, проникающий в разбитые окна. Истерика сменилась подавленностью и бесконечной апатичной усталостью.

Потеряв окончательный смысл, я перестал быть осторожным. Бездумно бродил по улицам, не таясь. Я бы не стал бежать, если бы меня нашли свои. Возможно, я даже ждал этого - обнуления или криокамеры, не знаю. Возможно, это бы вернуло мне способность видеть сны снова. Я был готов попробовать. Я был согласен на боль.

- Баки!

Я обернулся на звук знакомого голоса. Запыхавшийся, в расстёгнутой куртке, он стоял на другом конце улицы и неверяще смотрел на меня. Я моргнул и побежал. Это вышло само собой, оголённые инстинкты, работающие, даже когда сознание помрачалось. Он загнал меня в незнакомый район, в тупиковый переулок. Я забежал за угол, и, едва он обогнул кирпичную кладку, схватил за горло бионикой и с силой вжал в стену. Яростно защёлкали пластины. Под пальцами чувствовалась сильная шея. Но даже он не выживет, если я чуть крепче сожму руку. Он едва касался ногами грязного, заваленного мусором асфальта между домами. Слева обдавали зловонием жестяные мусорные баки. На секунду - надо отдать ему должное, всего на секунду - в его глазах мелькнул панический страх. А потом он просто поднял руки и нежно положил их сверху моей ладони, невесомо пригладил железные пальцы. Я выдохнул, сжал сильнее. Он ровно смотрел на меня. Невыносимо. Распаляюще. Он не был тем человеком из моих снов. Он не был тем, кто дарил мне жар своего тела, любовь, бесконечное понимание и прощение. Он был собой, а я... Я не знаю, кем был я. Серой тугой мутью в памяти. Киллером без командования. Никому не нужным человеком. Он едва умудрялся дышать приоткрытым ртом, напрягая из последних сил мышцы шеи. Его ровный, прямой взгляд затягивал. В расширившихся зрачках плескался космос гладких китовых спин. Я не выдержал и метнулся вперёд, укусил его губы, припал к ним, ослабляя схватку, спал пить - поцелуй, кровь, безвольное согласие. Пил его непонимание, вкус кисловатой, вязкой слюны, вдыхал запах - незнакомый, тяжёлый, приятный. Он не делал ничего в ответ, только удивлённо позволял, но мне было достаточно - я изголодался без снов, изголодался по нему, пускай, он и не был тем, кем нужно.

Или был?

Он медленно сползал по кирпичной стене, увлекая за собой, пока не оказался на коленях. Мне пришлось усесться сверху, запрокинуть ему голову, жарко вломиться внутрь рта. Я собирался взять столько, сколько смогу. Неожиданно из-за угла появился тот темнокожий парень, что таскался за ним постоянно. Замер. Я даже не повернулся, приникая сильнее, не давая возможности отстраниться. На языке вязко перекатывался вкус его крови. Сладость и сталь. Он скосил глаза в сторону своего помощника, и было в его взгляде что-то, что даже меня пробрало. А потом со стоном выдохнул прямо в мой рот, его руки ожили. Он схватил меня за затылок, прижал крепче и стал отвечать - мучительно неумело, до одури сладко. Вторая рука медленно заскользила по спине под курткой. Он закрыл глаза. Я закрыл глаза тоже, растворяясь в мгновении. Это было не хуже, чем во сне.

Это было во много раз лучше.

Темнокожий парень ушёл. Я сидел на его коленях сверху, оседлав, и чувствовал уверенную, тёплую ладонь на спине. Он ласкал кожу пальцами, разминал мышцы. Другая рука перебирала волосы на затылке, заставляя жмуриться. Его лоб был горячим, а нос почему-то холодным.

- Я думал, я схожу с ума. Думал, это только со мной... Я боялся, что ты не вспомнишь, что не поверишь, - прошептал он дрожащим голосом.

- Это единственное, что я вообще помню. И единственное, чему верю. Сны.

Он улыбнулся печально. И кивнул.

- Значит, ты помнишь самое важное, - сказал он.

@темы: слэш, творчество, мини, жизньболь, фанфики, старбакс, R, мельница

---

сижу и пишу не то, что надо.
счастлива.

@темы: жизньболь, отсебятина, наша ночная жизнь, фанфикшн

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

немножко фапаю

@темы: слэш, носокровь, наша ночная жизнь, вот же гхыр!, странно-прекрасное, прекрасно-странное, старбакс

---

просто НОВЫЙ АЛЬБОМ МЕЛЬНИЦЫ

господи боже как я люблю её. хотя она совсем не такая уже, какой начинала, какой я её помню в своём далёком 2003. и всё так сильно у них поменялось, и музыка, но эти тексты, ажурные, образные, не сразу их прочувствуешь, но зато потом от сердца не оторвёшь, они с ума меня сводят... и почему-то постоянно старбакс мерещится в текстах и музыке, я больна-больна, лечиться мне надо хдд


Gaudete
Гаудэте, Гаудэте, как выходит Зимний Ветер из ледового чертога, из железного дворца, он жестокий, ясный, синий, весь в узорах клавесина, и с морозным звонким треском разбиваются сердца, да-да, сердца...
Гаудэте, Гаудэте, кровью горного рассвета, встречей взглядов и пожатием обветренной руки, хоть тропой хрустальных трещин путь волхвов и бесконечен, принесу тебе Дары я: сердце, вечность и коньки, и коньки...
Гаудэте, Гаудэте, мы друг другом ли согреты, мы ль дыханием одеты, прозреваем сердце Тьмы; так возрадуемся, други, се дитя Огня и Вьюги, Гаудэте, Гаудэте, се грядёт Король Зимы, Король Зимы...

Ещё!

Анестезия
Затёртым, запертым во льдах как не сойти с ума? Искрит рогами в проводах железный бык - Зима. Прожить разлуку до утра, и двери - на засов. Но всем ветрам открыт февраль, и Часовщик, небесный враль, не знает, где забыл вчера три тысячи часов...
И лунами багровыми сквозь лёд кровоточат отрубленные головы в мешке у палача. К востоку рвутся вороны средь облачных зыбей, но солнце, князь с короною терновою, сверновою, спешит в другую сторону, к тебе, к тебе, к тебе!..
Так поберегись, пригнись, покуда льётся свет вертикально вниз, но не отринь, смотри, пока горит огонь у меня внутри, и не сжимай в горсти, и не гадай - а вдруг не долетит моя живая суть, стремительная ртуть, и счёт биенья вена нам укажет путь, когда нибудь...
Когда земля смолистая очнётся ото сна, вода проступит чистая, и ива серебристая, и кровь твоя искристая, и плоть твоя - весна...
Так поберегись, пригнись, покуда льётся свет вертикально вниз, но не отринь, смотри, пока горит огонь у меня внутри, и не сжимай в горсти, и не гадай - а вдруг не долетит моя живая суть, стремительная ртуть, и счёт биенья вена нам укажет путь, когда нибудь...

Марсианский экспресс
Поезда уходят в ночь по расписанию, избегая мимолетного касания, где над бездною звезд без дна - знать бы мне все их имена и помнить вкус без воздуха, без звука, даже без дыхания. Имена звезд без дна, без воздуха и без дыхания.
Поезда идут, груженые снарядами, где звезда гранатовая, виноградная, где весна бой ведет с песком, где ты услышишь удар виском - и разлетятся на куски стеклом планеты ретроградные: стеклом, стеклом, стеклом...
Поездами шью обугленную летопись, я исчезаю в переплете огненных страниц. Смотри же, это время снова сходит с рельс, и стрелки мечутся, и мой экспресс уже стремится в тот последний рейс, где мы с тобою встретились.
Мой экспресс сходит с рельс, стремится в тот последний рейс.
Мы встретились, уже стремится в рейс
Марсианский экспресс.

Никогда
Я обещаю вернуться - никогда, никогда. Когда короткая осень горит небесным бледным огнем, когда от холода жмутся друг к другу в ночи поезда, и коль случится проснуться, мы никогда не уснем.
Так дай мне воздух - я стану тебе крылом. Я дам тебе бурю и, может быть, даже грозу. Твое время течет за мной, как расплавленное стекло, мои сны о тебе далеко остались внизу...
Внизу проснутся метели, чей воздух легок и дик, и зазвенят свиристели, как ледяная вода, за тем, что мы не допели, мой милый, что не узнаешь из книг, я обещаю вернуться в наше личное никогда.
Не осенняя дремота над чеканным переплетом - то за нами Сны приходят, Сны выходят на охоту, для медведя, для разлуки есть у них тугие луки, и гарпун для белой ночи и белого кита.
Так дай же мне воздух, и я стану тебе крылом. Я дам тебе бурю и, может быть, даже грозу. Твое время течет за мной, как расплавленное стекло, мои сны о тебе - далеко остались внизу, и перед тем, как очнуться, смотри - с твоего корабля крысой прыгает страх, почти не касаясь бортов, и ты видишь, как мимо плывет голубая Земля на спинах холодных гладких черных китов.
Не осенняя дремота - Сны выходят на охоту, для медведя, для разлуки есть у них тугие луки, и гарпун для белой ночи и белого кита.
Так дай же мне воздух, и я стану тебе крылом. Я дам тебе бурю и, может быть, даже грозу. Твое время течет со мной, как расплавленное стекло, мои дни без тебя - далеко остались внизу, за спиной, и за секунду до того, как очнуться, смотри - с твоего корабля крысой прыгает страх, почти не касаясь бортов, и ты видишь, как мимо плывет, плывет голубая Земля на спинах холодных гладких черных китов.
И перед тем, как очнуться, я обещаю вернуться...

Золото тумана
Говори, золото тумана, говори со мной; я узнала, что зима теперь приходит за весной - так иди за мной!
Я летела бы, в белом - белая, и считала б капли солнца за своей спиной.
Ровно семь прозрачных солнц там за моей спиной, приходи за мной, я горела бы в небе - стрелами,
Наливные свечи - солнца за моей спиной...
Выходи, золото тумана, выходи ко мне, я не верю в клятвы, я лишь только верю в снег, так иди ко мне;
Я бы днем с огнем обошла твой дом у последнего порога перед млением...
Не жалей, золото тумана, о, не жалей меня - как иначе мне тебе допеть колыбельную, капельную?
Стану оловом, стану - колокол,
Где звонят полуденную службу стражи елями, где снега любого цвета, да не белые,
Сорок сороков в ней колоколов,
Где снега любого цвета, ой да не белые... да не белые... не белые.

Об устройстве небесного свода
Потому что снег летит вертикально вверх, потому что не будет выше, смелее, слаще. Потому что жизнь легко перешла на бег, мы бежим друг от друга и дальше, дальше.
На высотах, где спят орлы, дальше мы бежим налегке; наконечником скифской стрелы я зажата в твоей руке. В небе — звезды, огонь и лед, ледяные колокола;
Голос их пронзает небесный свод, как пущенная стрела.
Потому что снег летит вертикально вверх, потому что не будет выше, смелее, слаще. Потому что жизнь легко перешла на бег, мы бежим друг от друга и дальше, дальше.
А за гранью свода небес тикает часовой механизм — значит, времени нам в обрез, главное, не обернуться вниз.
Ритм шестерней и турбин не позволит сбиться во мгле.
Если колокол мой упадет с вершин, схороните его в земле...
Потому что снег летит вертикально вверх, потому что не будет выше, смелее, слаще. Потому что жизнь легко перешла на бег, мы бежим друг от друга и дальше, дальше.
И колеса вращаются, молнии, жернова, перемалывай сердце в пыль, пусть улетает к апрелю. Потому что когда я люблю тебя — я права.
Снег летит, крылья кружатся, мир вращается все быстрее, быстрее, быстрее...
Потому что снег летит вертикально вверх...

St. Exupery Blues
От винта, друзья и враги мои, нынче снова ночной полет, разреженный воздух меня делает бесконечно счастливым и пьяным.
Я бы спал среди облаков и видел бы травы, и мед, и лед, лиловые перья Прованса и белую простынь Монблана.
Когда я в воздухе, я кому-то снюсь, и этот сон у меня внутри, и под крылом ветер слагает блюз только для Сент-Экзюпери.
Если б не было так мучительно нужно полной грудью вдохнуть, ребром зацепить резонанс золотого гула апреля, я не рвался бы так в небо и, может быть, вообще забыл про весну, я б ее выключил, точно лампочку на приборной панели.
Мне даже немного стыдно от того, что я уже ничего не боюсь — и под крылом ветер синий, синий, как этот весенний блюз.
Топливо кончилось уже почти три часа назад, осталась только Любовь и совсем немножечко Веры, а у Веры в секунды любви так зеленеют глаза, как бутылочный лед на высотах, где трещин без меры;
И Сент-Экзюпери лениво гадает — дотяну или разобьюсь? Под крылом ветер жадно глотает последний весенний блюз.

Тристан
О тебе ли рассказал до времени только звон оборванного стремени, струн живая вязь — о тебе ли, князь, о тебе ли, мой серебряный?
Тугой металл в руках зазвучал, видел и знал, поверить не мог, она тебе лира или клинок.
Сталью ты стал, с болью ты спал, с ее любовью спорить не стал,
В вороний стан вороных стай вернулся верный Тристан.
Улетал во все четыре стороны, пел о ней путями горными, мерил мили дней гривами коней, там, где вороной стал вороном.
Забыл свой дом за льдом и огнем, был возрожден ясным дождем из пепла, в котором сожжен, был сожжён...
Мой серебряный, живой металл как сердце звучал, ночами читал между струн, между строк:
Она — клинок, она же Сталь, с которой ты спал, с клинком и лирой спорить не стал,
И в горный стан вороньих стай вернулся волком Тристан,
Верный Тристан.

Прощай
Прощай, и если навсегда, то навсегда прощай, когда б за край — иди, прощай и помни обо мне!
Как близко край — а там туман, январь хохочет, вечно пьян, я заключен, как истукан, в кольце его огней...
Забудь о том, о чем не знал, забудь мои слова, не мной не сказаны слова, и ты о них забудь,
А там за краем рыщет тьма, как никогда, близка зима, и тень твоя, мою обняв, уходит снова в путь...
За краем вечности, беспечности, конечности пурги — когда не с нами были сны, когда мы не смыкали глаз;
Мы не проснемся, не вернемся ни друг к другу, ни к другим с обратной стороны зеркального стекла;
Когда средь угольев утра ты станешь мне чужим, когда я стану и тебе чужим, моя душа:
Держись за воздух ледяной, за воздух острый и стальной, он между нами стал стеной, осталось лишь дышать...
За краем вечности, беспечности, конечности пурги — когда не с нами были сны, когда мы не смыкали глаз;
Мы не проснемся, не вернемся ни друг к другу, ни к другим с обратной стороны зеркального стекла;
За краем ясных, и ненастных, и напрасных зимних дней, когда без звука рвется синь, когда и ночь без сна бела,
Мы не вернемся ни друг к другу, ни к себе
С обратной стороны зеркального стекла.

Война
Темнеет кровля декабря под звон полуночных штормов, да ты не спрашивай меня, лишь только дай мне кров.
На сапогах твердеет грязь, и как последним быть из нас? И тянет черепицы скрип из горла медный хрип:
И он говорит ей — сестра, я слишком давно на этой войне, когда вы пьете это ваше вино, я нёбом чувствую кровь — в ней хватает и серебра, и стали, и соли, и гари огней, и наши парни лежат в траншеях под гусеницами облаков.
Так вышло — я еще живой, или живой уже не я? Она не смотрит на него, исчадье декабря.
А наша высадка в закат была прекрасна и грозна — сейчас допью, пора назад, не забывай, война.
И он говорит ей — сестра, я слишком давно на этой войне, когда вы пьете это ваше вино, я нёбом чувствую кровь — в ней хватает и серебра, и стали, и соли, и гари огней, и наши парни лежат в траншеях под гусеницами облаков.
И еще он говорит ей — сестра, похоже, я не знаю ничего о войне, я до сих пор не постиг математику строя наших огненных кораблей, а может, завтра я взгляну ей прямо в лицо и вдохну ее гнев, и вместо меня останется дырка в небе или же дырка в земле.
Так вот, он говорит ей — сестра, мне некуда, некуда возвращаться, кроме войны, спасибо, слушай, мне правда с тобою сегодня было тепло;
А под огнем не помнишь вкуса вина, но не знаешь вкуса вины…
И он уходит обратно в ночь, тяжело подволакивая крыло.

Dreadnought
Мой крылатый дредноут уходит в глухую ночь, лишь сияние Эльма нещадно рвет темноту. Все трусы — штатские крысы - давно разбежались прочь, остальные со мной и бесстрашно стоят на посту.
Даже если взорвать весь душевный боезапас, пробить пространство и время, мне не вернуться туда, куда всё смотрит мой странный упрямый компас, где по тонкому льду все бегут дней твоих поезда.
Ночной невидимый воздух на жестком дремлет крыле, и льется северное сияние кильватером в пустоту — я закован в его полотне, словно в плавящемся стекле, а радио ловит лишь только, только твою частоту.
Но ты всё же поглядывай на горизонт Никогда, я пришлю тебе весточку с белым почтовым китом. Здесь годы бьются о штевень, темны, солоны как вода, и поют свою песню за крепким железным бортом.
Но единственная пристань — высоко, а небо — низко, тянут сны из глубины, и до весны нам путь неблизкий. Цеппелина бок ребристый сквозь туман густой, когтистый, схватит высверк серебристый острого винта.
Так отвернись уже, не смотри на горизонт Никогда, и не жди даже весточки с белым почтовым китом. Годы бьются о штевень, темны, солоны как вода, и поют свою песню за крепким железным бортом.
А я, поверь, взорвал бы весь боезапас и пробил пространство и время туда, куда смотрит и смотрит мой странный компас, где по острому льду летят твои поезда —
В Никогда…

@музыка: Мельница

@настроение: предЧУВСТВУЮ

@темы: наша ночная жизнь, странно-прекрасное, прекрасно-странное, музыкальный гон, мельница

---

баки головного мозга

хочу просыпаться утром и смотреть на этого языкатого чертягу!
Пишет  Greater Darkness:

01.10.2015 в 12:50

я к тебе не с пустыми руками


а какой на этой взмах ресничками

URL комментария

@темы: наша ночная жизнь, вот же гхыр!, странно-прекрасное, прекрасно-странное

---

Пора, брат, пора!!!

и кстати, народ проголосовал за нц-старбакс стори, так что ваяем...

@темы: творчество, фестивально-карнавальное, старбакс, пилите, Шура, пилите

---

07.10.2015 в 09:32

Пишет  Greater Darkness:

Люди готовятся к Слэшкону. Это не про меня, но баннер понравился... баннер утащу

@темы: слэш, наша ночная жизнь, пилите, Шура, пилите

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

попёрто из вконтактика

"...Женщина лет 80-ти в платье "под зебру", с крупными серьгами в ушах и ярким алым маникюром, разговаривает по телефону у входа в "Буланжери":
– Вера, серьезно, я тебя не понимаю. Что ты ломаешься? Внуки довезут тебя до поезда, занесут в вагон, выгрузят на полку, ты потрясешься немного, а уже утром мы с девчонками перегрузим тебя в комфортное такси и доставим на место. Что ты говоришь? Какие годы? Не поняла. Не те годы? Для чего не те годы? Тебе даже вставать не надо, Вера. Тебя взяли, перенесли, положили, снова взяли, перенесли, положили. Из рук в руки, из рук в руки, и ты уже не там, а тут. Твоя задача, Вера, очень проста – лежать, пить шампанское и изредка подавать другим клячам сигналы, что ты ещё жива и хочешь добавки..."

@темы: жизньболь, наша ночная жизнь, покатушки и смехуёчки, пилите, Шура, пилите