просто НОВЫЙ АЛЬБОМ МЕЛЬНИЦЫ

[tedeska]

господи боже как я люблю её. хотя она совсем не такая уже, какой начинала, какой я её помню в своём далёком 2003. и всё так сильно у них поменялось, и музыка, но эти тексты, ажурные, образные, не сразу их прочувствуешь, но зато потом от сердца не оторвёшь, они с ума меня сводят... и почему-то постоянно старбакс мерещится в текстах и музыке, я больна-больна, лечиться мне надо хдд


Gaudete
Гаудэте, Гаудэте, как выходит Зимний Ветер из ледового чертога, из железного дворца, он жестокий, ясный, синий, весь в узорах клавесина, и с морозным звонким треском разбиваются сердца, да-да, сердца...
Гаудэте, Гаудэте, кровью горного рассвета, встречей взглядов и пожатием обветренной руки, хоть тропой хрустальных трещин путь волхвов и бесконечен, принесу тебе Дары я: сердце, вечность и коньки, и коньки...
Гаудэте, Гаудэте, мы друг другом ли согреты, мы ль дыханием одеты, прозреваем сердце Тьмы; так возрадуемся, други, се дитя Огня и Вьюги, Гаудэте, Гаудэте, се грядёт Король Зимы, Король Зимы...

Ещё!

Анестезия
Затёртым, запертым во льдах как не сойти с ума? Искрит рогами в проводах железный бык - Зима. Прожить разлуку до утра, и двери - на засов. Но всем ветрам открыт февраль, и Часовщик, небесный враль, не знает, где забыл вчера три тысячи часов...
И лунами багровыми сквозь лёд кровоточат отрубленные головы в мешке у палача. К востоку рвутся вороны средь облачных зыбей, но солнце, князь с короною терновою, сверновою, спешит в другую сторону, к тебе, к тебе, к тебе!..
Так поберегись, пригнись, покуда льётся свет вертикально вниз, но не отринь, смотри, пока горит огонь у меня внутри, и не сжимай в горсти, и не гадай - а вдруг не долетит моя живая суть, стремительная ртуть, и счёт биенья вена нам укажет путь, когда нибудь...
Когда земля смолистая очнётся ото сна, вода проступит чистая, и ива серебристая, и кровь твоя искристая, и плоть твоя - весна...
Так поберегись, пригнись, покуда льётся свет вертикально вниз, но не отринь, смотри, пока горит огонь у меня внутри, и не сжимай в горсти, и не гадай - а вдруг не долетит моя живая суть, стремительная ртуть, и счёт биенья вена нам укажет путь, когда нибудь...

Марсианский экспресс
Поезда уходят в ночь по расписанию, избегая мимолетного касания, где над бездною звезд без дна - знать бы мне все их имена и помнить вкус без воздуха, без звука, даже без дыхания. Имена звезд без дна, без воздуха и без дыхания.
Поезда идут, груженые снарядами, где звезда гранатовая, виноградная, где весна бой ведет с песком, где ты услышишь удар виском - и разлетятся на куски стеклом планеты ретроградные: стеклом, стеклом, стеклом...
Поездами шью обугленную летопись, я исчезаю в переплете огненных страниц. Смотри же, это время снова сходит с рельс, и стрелки мечутся, и мой экспресс уже стремится в тот последний рейс, где мы с тобою встретились.
Мой экспресс сходит с рельс, стремится в тот последний рейс.
Мы встретились, уже стремится в рейс
Марсианский экспресс.

Никогда
Я обещаю вернуться - никогда, никогда. Когда короткая осень горит небесным бледным огнем, когда от холода жмутся друг к другу в ночи поезда, и коль случится проснуться, мы никогда не уснем.
Так дай мне воздух - я стану тебе крылом. Я дам тебе бурю и, может быть, даже грозу. Твое время течет за мной, как расплавленное стекло, мои сны о тебе далеко остались внизу...
Внизу проснутся метели, чей воздух легок и дик, и зазвенят свиристели, как ледяная вода, за тем, что мы не допели, мой милый, что не узнаешь из книг, я обещаю вернуться в наше личное никогда.
Не осенняя дремота над чеканным переплетом - то за нами Сны приходят, Сны выходят на охоту, для медведя, для разлуки есть у них тугие луки, и гарпун для белой ночи и белого кита.
Так дай же мне воздух, и я стану тебе крылом. Я дам тебе бурю и, может быть, даже грозу. Твое время течет за мной, как расплавленное стекло, мои сны о тебе - далеко остались внизу, и перед тем, как очнуться, смотри - с твоего корабля крысой прыгает страх, почти не касаясь бортов, и ты видишь, как мимо плывет голубая Земля на спинах холодных гладких черных китов.
Не осенняя дремота - Сны выходят на охоту, для медведя, для разлуки есть у них тугие луки, и гарпун для белой ночи и белого кита.
Так дай же мне воздух, и я стану тебе крылом. Я дам тебе бурю и, может быть, даже грозу. Твое время течет со мной, как расплавленное стекло, мои дни без тебя - далеко остались внизу, за спиной, и за секунду до того, как очнуться, смотри - с твоего корабля крысой прыгает страх, почти не касаясь бортов, и ты видишь, как мимо плывет, плывет голубая Земля на спинах холодных гладких черных китов.
И перед тем, как очнуться, я обещаю вернуться...

Золото тумана
Говори, золото тумана, говори со мной; я узнала, что зима теперь приходит за весной - так иди за мной!
Я летела бы, в белом - белая, и считала б капли солнца за своей спиной.
Ровно семь прозрачных солнц там за моей спиной, приходи за мной, я горела бы в небе - стрелами,
Наливные свечи - солнца за моей спиной...
Выходи, золото тумана, выходи ко мне, я не верю в клятвы, я лишь только верю в снег, так иди ко мне;
Я бы днем с огнем обошла твой дом у последнего порога перед млением...
Не жалей, золото тумана, о, не жалей меня - как иначе мне тебе допеть колыбельную, капельную?
Стану оловом, стану - колокол,
Где звонят полуденную службу стражи елями, где снега любого цвета, да не белые,
Сорок сороков в ней колоколов,
Где снега любого цвета, ой да не белые... да не белые... не белые.

Об устройстве небесного свода
Потому что снег летит вертикально вверх, потому что не будет выше, смелее, слаще. Потому что жизнь легко перешла на бег, мы бежим друг от друга и дальше, дальше.
На высотах, где спят орлы, дальше мы бежим налегке; наконечником скифской стрелы я зажата в твоей руке. В небе — звезды, огонь и лед, ледяные колокола;
Голос их пронзает небесный свод, как пущенная стрела.
Потому что снег летит вертикально вверх, потому что не будет выше, смелее, слаще. Потому что жизнь легко перешла на бег, мы бежим друг от друга и дальше, дальше.
А за гранью свода небес тикает часовой механизм — значит, времени нам в обрез, главное, не обернуться вниз.
Ритм шестерней и турбин не позволит сбиться во мгле.
Если колокол мой упадет с вершин, схороните его в земле...
Потому что снег летит вертикально вверх, потому что не будет выше, смелее, слаще. Потому что жизнь легко перешла на бег, мы бежим друг от друга и дальше, дальше.
И колеса вращаются, молнии, жернова, перемалывай сердце в пыль, пусть улетает к апрелю. Потому что когда я люблю тебя — я права.
Снег летит, крылья кружатся, мир вращается все быстрее, быстрее, быстрее...
Потому что снег летит вертикально вверх...

St. Exupery Blues
От винта, друзья и враги мои, нынче снова ночной полет, разреженный воздух меня делает бесконечно счастливым и пьяным.
Я бы спал среди облаков и видел бы травы, и мед, и лед, лиловые перья Прованса и белую простынь Монблана.
Когда я в воздухе, я кому-то снюсь, и этот сон у меня внутри, и под крылом ветер слагает блюз только для Сент-Экзюпери.
Если б не было так мучительно нужно полной грудью вдохнуть, ребром зацепить резонанс золотого гула апреля, я не рвался бы так в небо и, может быть, вообще забыл про весну, я б ее выключил, точно лампочку на приборной панели.
Мне даже немного стыдно от того, что я уже ничего не боюсь — и под крылом ветер синий, синий, как этот весенний блюз.
Топливо кончилось уже почти три часа назад, осталась только Любовь и совсем немножечко Веры, а у Веры в секунды любви так зеленеют глаза, как бутылочный лед на высотах, где трещин без меры;
И Сент-Экзюпери лениво гадает — дотяну или разобьюсь? Под крылом ветер жадно глотает последний весенний блюз.

Тристан
О тебе ли рассказал до времени только звон оборванного стремени, струн живая вязь — о тебе ли, князь, о тебе ли, мой серебряный?
Тугой металл в руках зазвучал, видел и знал, поверить не мог, она тебе лира или клинок.
Сталью ты стал, с болью ты спал, с ее любовью спорить не стал,
В вороний стан вороных стай вернулся верный Тристан.
Улетал во все четыре стороны, пел о ней путями горными, мерил мили дней гривами коней, там, где вороной стал вороном.
Забыл свой дом за льдом и огнем, был возрожден ясным дождем из пепла, в котором сожжен, был сожжён...
Мой серебряный, живой металл как сердце звучал, ночами читал между струн, между строк:
Она — клинок, она же Сталь, с которой ты спал, с клинком и лирой спорить не стал,
И в горный стан вороньих стай вернулся волком Тристан,
Верный Тристан.

Прощай
Прощай, и если навсегда, то навсегда прощай, когда б за край — иди, прощай и помни обо мне!
Как близко край — а там туман, январь хохочет, вечно пьян, я заключен, как истукан, в кольце его огней...
Забудь о том, о чем не знал, забудь мои слова, не мной не сказаны слова, и ты о них забудь,
А там за краем рыщет тьма, как никогда, близка зима, и тень твоя, мою обняв, уходит снова в путь...
За краем вечности, беспечности, конечности пурги — когда не с нами были сны, когда мы не смыкали глаз;
Мы не проснемся, не вернемся ни друг к другу, ни к другим с обратной стороны зеркального стекла;
Когда средь угольев утра ты станешь мне чужим, когда я стану и тебе чужим, моя душа:
Держись за воздух ледяной, за воздух острый и стальной, он между нами стал стеной, осталось лишь дышать...
За краем вечности, беспечности, конечности пурги — когда не с нами были сны, когда мы не смыкали глаз;
Мы не проснемся, не вернемся ни друг к другу, ни к другим с обратной стороны зеркального стекла;
За краем ясных, и ненастных, и напрасных зимних дней, когда без звука рвется синь, когда и ночь без сна бела,
Мы не вернемся ни друг к другу, ни к себе
С обратной стороны зеркального стекла.

Война
Темнеет кровля декабря под звон полуночных штормов, да ты не спрашивай меня, лишь только дай мне кров.
На сапогах твердеет грязь, и как последним быть из нас? И тянет черепицы скрип из горла медный хрип:
И он говорит ей — сестра, я слишком давно на этой войне, когда вы пьете это ваше вино, я нёбом чувствую кровь — в ней хватает и серебра, и стали, и соли, и гари огней, и наши парни лежат в траншеях под гусеницами облаков.
Так вышло — я еще живой, или живой уже не я? Она не смотрит на него, исчадье декабря.
А наша высадка в закат была прекрасна и грозна — сейчас допью, пора назад, не забывай, война.
И он говорит ей — сестра, я слишком давно на этой войне, когда вы пьете это ваше вино, я нёбом чувствую кровь — в ней хватает и серебра, и стали, и соли, и гари огней, и наши парни лежат в траншеях под гусеницами облаков.
И еще он говорит ей — сестра, похоже, я не знаю ничего о войне, я до сих пор не постиг математику строя наших огненных кораблей, а может, завтра я взгляну ей прямо в лицо и вдохну ее гнев, и вместо меня останется дырка в небе или же дырка в земле.
Так вот, он говорит ей — сестра, мне некуда, некуда возвращаться, кроме войны, спасибо, слушай, мне правда с тобою сегодня было тепло;
А под огнем не помнишь вкуса вина, но не знаешь вкуса вины…
И он уходит обратно в ночь, тяжело подволакивая крыло.

Dreadnought
Мой крылатый дредноут уходит в глухую ночь, лишь сияние Эльма нещадно рвет темноту. Все трусы — штатские крысы - давно разбежались прочь, остальные со мной и бесстрашно стоят на посту.
Даже если взорвать весь душевный боезапас, пробить пространство и время, мне не вернуться туда, куда всё смотрит мой странный упрямый компас, где по тонкому льду все бегут дней твоих поезда.
Ночной невидимый воздух на жестком дремлет крыле, и льется северное сияние кильватером в пустоту — я закован в его полотне, словно в плавящемся стекле, а радио ловит лишь только, только твою частоту.
Но ты всё же поглядывай на горизонт Никогда, я пришлю тебе весточку с белым почтовым китом. Здесь годы бьются о штевень, темны, солоны как вода, и поют свою песню за крепким железным бортом.
Но единственная пристань — высоко, а небо — низко, тянут сны из глубины, и до весны нам путь неблизкий. Цеппелина бок ребристый сквозь туман густой, когтистый, схватит высверк серебристый острого винта.
Так отвернись уже, не смотри на горизонт Никогда, и не жди даже весточки с белым почтовым китом. Годы бьются о штевень, темны, солоны как вода, и поют свою песню за крепким железным бортом.
А я, поверь, взорвал бы весь боезапас и пробил пространство и время туда, куда смотрит и смотрит мой странный компас, где по острому льду летят твои поезда —
В Никогда…